СЫНУЛЬКИ

Бог поможет

Он знает, что Сугуру будет ждать. Сжимая кулаки, обещает себе, что в следующий раз теплота чужих рук не потонет в темноте, что он, разбивая оковы, дотронется. Заставит улыбнуться искренне, сотрет сожаление с лица, там, где все самолеты летят на юг.

Но еще слишком рано.

the end♡

бесконечностью сквозь пальцы, в ладонях – пустота.

– Тогда дождись, – просит он голосом на грани скулежа. Как это все бессмысленно. Ответ тонет в бесконечности. Она сжимается, давит. У тьмы нет конца. Ему в ней тесно.

Он ловит на себе чужой взгляд. Хочет найти в нем ненависть, но находит только сожаление – такое же, как в его собственных. Гэто как будто хочет изиниться, сдерживается.

– Слишком рано.

Годжо срывается. Тянется своей рукой к его, переплетает пальцы – прикосновение рассыпается звездной пылью,

И они произносят одновременно, мешая нежность с режущей болью:

– В тебе уже больше раскаяния, чем ты можешь вынести.

– Я хочу остаться здесь навсегда.

Под палящим солнцем, в сорокоградусную жару. Там, где плавится асфальт и поют цикады. Скинуть ошейник с шипами, избавиться от тяжести в груди.

– Ты всегда был для меня важнее…

– Но в тот момент у нас обоих на первом месте оказался ты, не так ли? – Гэто мягко улыбается. – Я не злюсь.

– А должен.

Годжо глотает ком в горле. Поводок натягивается – недостаточно сильно, чтобы пронзить шею насквозь.

– Тогда почему ты мне ничего не сказал? Пока не было поздно…

– А ты бы слушал?

Он молчит. “Тебя – всегда”. “Я бы хотя бы попробовал разобраться”. “Все могло бы быть по-другому”. Это все так слащаво и не к месту. И он говорит самое слащавое:

полумесяцы. Пытается подобрать слова. Никогда не может сказать что-то правильное. Все, что было правильным, закончилось декаду лет назад. Каждая попытка – головой об стену.

– Ты не виноват. – У Гэто слова всегда находятся быстрее.

Они плетутся по узкой тропинке. В тени деревьев дышится чуть легче, но легкие все равно жжет то ли расплавленным воздухом, то ли раскаленным сожалением.

Годжо прячет руки в карманах, до побелевших костяшек сжимает кулаки, концентрируясь на том, как короткие ногти оставляют на ладонях багровые

Гэто только вопросительно поднимает бровь.

– Ладно? – И напоминает, – Рико ждет.

Годжо кивает. Точно, Рико ждет. Ее улыбка тонет в синеве, смех отражается от ярких брызг, как если бы они были битым стеклом, преломляется под углом – он почти видит радугу.

Синева растекается по груди. Она выжигает все до ребер. Топит. Течет вверх, стягивает шею гарротой, замирает ошейником шипами внутрь. Вкладывает в чужие руки поводок. Годжо почти просит его дернуть со всей силы – он слишком устал. Он хотел бы никогда не возвращаться.

– Ну так? – Дотянуться рукой, притянуть за плечо… Гэто швыряет пустую бутылку в мусорку, попадает. Обнять, прижаться лбом ко лбу, губами…

Он проглатывает “да, идем” как лучший ответ и давит тихое:

– Прости. – Выходит слишком жалостливо.

Они умирают каждый раз, серым, утягивая его с собой – он поддается до тех пор, пока ничего не останется. Что-то всегда остается, и новый удар наносит не меньше боли, чем первый.

“Отпусти меня”, – тихо просит он. Из остатков самоуважения – только в мыслях.

когда Гэто выплескивает в себя полную бутылку минералки. Вода течет по подбородку на футболку, он даже не морщится – они все мокрые и без того. В груди щемит.

Он ненавидит Окинаву. Его личная Окинава ненавидит его. Она бьет слева в грудь, растекается голубыми брызгами из раны – краски того лета.

В середине августа звезда в зените жарит нещадно. Вчера он предлагал пожарить на камнях яичницу — никто не поддержал.

– Идешь? – мягким чужим-родным голосом справа.

Годжо оборачивается. Из-за очков смотрит за тем, как кадык ходит вверх-вниз,

в которой они оказались, только руками разводят — откуда бы. А едва работающий жужжащий набитый мороженым холодильник в единственном на много километров магазинчике не спасает, хоть ныряй в него.

Взгляд блуждает по горизонту. Он тоже покрыт испариной, и в него бьет море, теплое, как топленое молоко

Cолнце лупит по глазам, плавит асфальт под ногами. Он указательным пальцем опускает темные очки со лба на переносицу, ладонью зачесывает мокрые от пота волосы назад. Футболка липнет к телу. Все мысли клином сводятся к желанию оказаться в помещении с кондиционером — в рыбацкой деревне,