Моё лунное, водное, снежное божество.

Дань Фэн пожимает плечами и снова смотри вверх, на деяния сил своих. В глазах Верховного недовольство веков сталкивается с детским восторгом.
Инсин любуется тем, как растекается бледный румянец на кончиках острых ушей, и целует холодную скулу.

— Спасибо.

Дань Фэн смотрит на него и улыбается, как нашкодивший ребёнок и разочарованный взрослый.

— Я не знаю, как это случилось. Просто не хотел, чтобы ты промок.

Снежный пух, успевший осесть на щеках, стекает талыми ручейками.
Инсин ухмыляется и качает головой.

— Ты невозможен.

Виновник снегопада становится рядом и задумчиво глядит вверх, сложив руки за спиной.

Божество.

Инсин знает, что ему так никогда не суметь. Здесь нужно то, чего у него нет и не появится, как бы ни старался. Но он поднимает глаза и говорит:

— Научи.

Там, где холод жизни осел на коже ощущением, белое мягкое собирается пуховыми башнями. Инсин смотрит, как его руки превращаются в карту неведомой земли, и чувствует себя крохотным миром.
В этом крохотном мире холодно и тепло. Там текут снежные реки и слышится чей-то смех.

(Где-то позади Цзинлю прикосновением ледяных рук вызывает приступ детски-возмущённого хохота и отгоняет слишком уж громких героев от виновника снегопада.)

Не все снежинки тают сразу.

За всю свою жизнь Инсин никогда не сотворит ничего подобного. На такое способны только боги. И только сейчас он понимает, что такое божественность, и только сейчас он понимает, что такое жизнь.

пусть даже полный механизмов, без которых Лофу не сможет существовать – он живой. Он живёт по-своему вопреки всем чертежам, он движется, как хочет, и дышит – дышит, и смеётся, и растекается в руках. Он ложится на щёки и падает на нос, он путается в ресницах и тает на губах.

(Где-то позади А-Юань смеётся и спрашивает виновника снегопада, можно ли устраивать такое почаще.)

Инсин вдруг остро чувствует: мир вокруг него живой. Пусть даже под проекцией неба, пусть даже на борту корабля, сконструированного сотнями сотен рук и разумов,

тилинькающая птаха, цветок, распускающийся при звучании одной-единственной песни – не умеют так. Можно настроить плавность движений и мягкость звуков, можно придать облик, подобный живому, и запутать этим целый мир... Но нельзя сделать такое.

Инсин – Мастер, а не божество.

Инсин снимает вторую перчатку и подставляет ладони под холодное, белое, мягкое. Снежный пух ложится в его руки и становится водой.
Это так просто и понятно. Но как же красиво.

Его механизмы так не умеют. Даже самые ладные, самые яркие, подвижные: скрежещущий лев,

Инсин не знает, что ему делать. Гордый и всезнающий, он совсем отвык от того, как красив может быть мир сам по себе.

(Где-то позади слышится смех Байхэн. Она ловит снежинки и кружит вокруг виновника этого снегопада, подначивая.)

(я приду за тобой ночью. я приду, и мы убежим к настоящему небу. ты и я.
я покажу его тебе – настоящее небо. и ты увидишь себя.

Возьми меня за руку, Тилл.)

[Навсегда – не-моё небо в огне.]

(Тилл, я тебя ненавижу.
я нашёл её – прореху в стенах рая. на самом виду, представляешь? будто нарочно.)

Не нарывайся хотя бы до ближайшего дня посещения, ладно? А то воспитатели точно расскажут господину Ураку.

Она ведь тоже знает, что ты дурак. Только не понимает, что тоже в этом виновата. Мизи – такая милая дурочка.
За стенами рая она бы не выжила.)

Идём, идём, скоро звонок. Твой блокнот? Вот он, не мечись.
А почему ты никогда не рисуешь меня?

(Возьми мою руку, возьми мою руку, я покажу тебе, как это красиво – быть запертым в раю.)

Идём, скоро обед.

(Я слышал, тебя ночью посадят в изолятор за твои глупости. Тилл, ты такой дурак.)

Мизи? Конечно, Мизи о тебе волновалась. Это же Мизи.

(Она только разок вздохнула и сразу убежала.

Тилл, в раю безопасно и тепло. Здесь я вижу тебя каждый день, а ты так глупо нарываешься на наказания.

Тилл, я слышал, что Урак делает с теми, кто не смог выйти на Сцену.

Тилл, ты достоин лучшего.)

Возьми хоть платок, чтобы кровь стереть. Выглядишь глупо. А ты и так как дурак себя ведёшь.

Выйдем под настоящее небо и будем к нему ближе всех.

(Я видел настоящее небо в огне.
Я видел настоящую веру в огне.
Тилл, Тилл, возьми мои записи, возьми мою руку – тебе ещё рано сгорать. Посияй ещё немного.

Найдут место пониже, и неба там не будет уже даже такого, фальшивого.
Ты готов лишиться неба из-за упрямства?

А я видел – видел настоящее небо.

Тилл, оно стоит того, чтобы жить под фальшивым.
Поверь. Оно стоит того.

Однажды мы выйдем на Сцену, ты и я.